Мы не знали. Я только заметил, что Еремин шепнул что-то Илларионову, как бы наставление дал.

Борьба Илларионова и Амана напоминала игру кошки с мышкой. „Кошка“ гоняла „мышку“, и как бы ни была та упорна и бесстрашна — ничего у нее не получалось…

После Илларионов боролся еще с двумя нашими товарищами и изрядно потрепал их. Ни разу мастер спорта не позволил сделать захвата, чисто и угрожающе провести какой-либо прием.

Я почувствовал, как, напрягаясь, дрожит мое тело… Сумею ли я, по сути малоопытный новичок, как-то проявить себя в единоборстве с бывалым борцом?

Словно почувствовав мое состояние, подошел тренер, наклонился к уху:

— Борись осторожно, однако используй все свои приемы. Надеюсь на тебя.

И вот мой черед…

Илларионов слегка устал, но огромный запас его энергии был только почат, а не растрачен. Не те противники выпали закаленному бойцу! И я сам — разве тот?!

Легкая добродушная улыбка не сходила с губ мастера спорта… Есть же борцы одной с ним весовой категории, но почему тренер пускает против него нас? Как бы там ни было, нужно выкладываться полностью. И не зря Костя Еремин сказал, что надеется на меня. Значит, впрямь делает серьезную ставку на мое участие в предстоящем первенстве. И про мои приемы напомнил…

Это, скорее, не какие-то особые приемы, а сноровка, находчивость.

Там в ауле вечерами, поджидая у околицы стадо, возвращавшееся из Каракумов, чтобы отогнать свою корову домой, мы, мальчишки, чуть ли не каждый день боролись на песке. Да как еще боролись — чтоб не уступить, не осрамиться!.. И у каждого были свои излюбленные способы — неожиданных подсечек, захватов, обманных приемов… Вот та деревенская „школа“ мальчишеской борьбы дала мне, как оказалось, многое. С самых первых дней занятий в секции я чувствовал себя раскованно, не раз в схватках выручали меня аульные навыки. И Костя Еремин оценил это: „Используй все свои приемы…“

И вот я на ковре. Против Илларионова.

Когда заходил в круг, кто-то громко сказал: „Держись, дружище!“ Краем глаза заметил: это тот самый парень, что впервые привел когда-то меня в спортзал, по фамилии Самохин… И он, следовательно, среди болельщиков. И Арслан с Исламом. И сам Костя Еремин, я был уверен, желает мне успеха. Надо выстоять, постараться выстоять!

Илларионов, кажется, и в новой для него схватке с очередным кандидатом, рассчитывал на быструю и легкую победу. Он с ходу попытался провести эффектную подсечку, но я ловким движением применил контрприем, причем Илларионов, оступившись, еле удержался в стойке. Приняв это, вероятно, за случайность, он снова повторил подсечку, и опять я ответил тем же… В зале зашелестели оживленные голоса. До меня донеслись отдельные ободряющие фразы:

— Так его, Солтан!

— Действуй, наступай!..

Легко сказать — наступай!.. Он же передо мной — танк!

Илларионов старался ухватить меня за ворот куртки, но я не давался и довольно умело уходил от многих его атак. Тактику я выбрал правильную: не подпускать, по возможности, противника близко, а то обхватит и при своем весе подомнет… Самому держаться и его держать на допустимом расстоянии!

Борьба, по сравнению с предыдущими схватками, затягивалась…

Но в какой-то момент Илларионову все же удалось схватить меня за левый край ворота куртки, и он стал тянуть меня к себе. Я же стремился отцепиться. Какое-то время мы кружились, как заводные волчки. Вдруг, остановившись внезапно, Илларионов сильно ухватил меня за пояс, и я сообразил: сейчас попытается бросить через себя! Успел левой ногой ударить по лодыжке — под самый сгиб — его правой ноги… Илларионов, к восторгу зрителей, не удержавшись, грохнулся на спину, но меня не выпустил, прижал к себе.

— Ур-ра! — громче всех вопил, по-моему, Ислам.

— Знай наших! — кричал еще кто-то, из членов секции наверно.

— Молодчага, Солтан!..

Подошел тренер, коснулся ладонью моего плеча, шепнул:

— Береги силы. Работай на контрприемах. Они у тебя лучше…

Схватка возобновилась.

Симпатии всех — я спиной, что называется, это ощущал — были на моей стороне. Малейший мой удачный шаг вызывал аплодисменты. Такое внимание, разумеется, подогревало и обязывало…

Я дивился себе: не имеющий пока даже третьего спортивного разряда, так долго не уступаю мастеру спорта! И кое-что удачно получается не только в обороне — при нападении… Провел бросок через бедро, применил заднюю подножку. Оба раза после падения Илларионов вставал не спеша, неторопливо поправлял куртку. И неизменная улыбка играла на его губах.

Сердце подсказывало: не увлекайся, ты в упоении азарта, мастер все-таки дает тебе поблажку, не раз ведь мог он перевести борьбу в партер, „дожал“ бы… Но — щадит!

Однако что́ сердце?! Зрители — пусть их было мало, но они были — желали мне победы. И я, перестав осторожничать, боролся с Илларионовым уже в прямой ближней стойке, раз-другой применил жесткие приемы. Это-то, видимо, и раздосадовало опытного борца: щенок не просто зубы показывает — клыками рвать стал! И он в ответ на мои силовые наскоки использовал какой-то свой коронный прием, вроде бы не сильный, но эффектный и сверхстремительный; не успев опомниться, после трех- или четырехразового кувырка в воздухе я плашмя растянулся на ковре. В колено левой ноги будто кто-то со стороны ткнул острой иглой… Тем не менее я вскочил и возобновил схватку. Однако боль в ноге не уходила, становилась сильнее. И, осознавая всю бессмысленность дальнейшей борьбы (долго не выстою!), я сошел с ковра.

Что-то с ногой у меня…

Подбежали ребята, стали массировать мою ногу. Костя Еремин сказал:

— Легкий вывих, наверно. Сейчас подправим.

Дергали меня за ногу — раз, другой, третий, — но боль оставалась.

— Отдохни, Солтан. — Тренер потрепал меня по волосам. — Ты оправдал мои надежды.

Илларионов подошел, пожал руку:

— Из тебя выйдет самбист, сынок.

Так и назвал меня — „сынок“, хотя сам, скорее всего, был старше меня на каких-нибудь пять-шесть лет.

Самохин — а он, как я после выяснил, был гимнастом, кандидатом в мастера — тоже подошел, одобрительно заметил:

— И я, выходит, не ошибся в тебе!

Понаблюдав за борьбой товарищей, я направился в душевую. Левая нога при ходьбе сгибалась с трудом, под коленной чашечкой словно бы засел отломившийся кончик иглы: резкое движение, и тонкая, пронзающая боль ударяла в голову, по глазам… Кое-как, сильно хромая, возвратился я в зал. Поспешил ко мне Костя Еремин, потрогал колено, спросил:

— Здесь?

— Угу…

— М-да… растяжение, что ли? — Он, я заметил, был огорчен и встревожен. — Зря выпустил тебя против Илларионова…

— Он же отлично боролся! — воскликнул кто-то из ребят.

— Если до завтра боль не утихнет, появишься тут, доктору